Папина дочка
А меня совсем не задолбал вопрос «Кого ты больше любишь?». Я с детства чётко знала на него ответ: больше люблю папу.
Он разговаривал со мной, как со взрослой, с моих трёх лет, всегда учитывал моё мнение даже в вопросах покупки машины и квартиры, водил на аттракционы и покупал то, что запрещала мама. А ещё мы вместе читали журнал «За рулём», вели полуночные разговоры на кухне обо всём на свете, и если вдруг папа отводил меня в детский сад, то я могла одеться, как хочу, и встать не на два часа раньше положенного (потому что меньше времени на мою причёску у мамы тратить не получалось, а папа имел удивительную способность сделать, пусть и кривоватый, но приличный хвостик за минуту). А ещё папа придерживался мнения «не хочешь — не ешь» и не грозился надеть мне на уши тарелку каши или ненавистный суп.
Мама же упорно считала, что ребёнок должен быть идеальным. Неудобные, но красивые платья, несколько месяцев неповторяющихся причёсок ценой моего утреннего сна, дублёнка в три года (до сих пор не понимаю — зачем, но прекрасно помню, как я истерила на тему неудобства и веса этого кошмара), ранние подъёмы в садик (мама не работала и прекрасно могла посидеть со мной дома) и попытки впихнуть в меня еду с утра пораньше. А ещё шантаж «никаких книг, пока не погуляешь», психозы на тему моей природной неуклюжести и, конечно же, попытки убедить меня, что папе я не нужна и он обо мне совсем не заботится, поэтому любить надо маму.
Вот только даже в три года я верила не словам, а делам. Почти двадцать лет спустя ничего не поменялось. Поэтому неопределившемуся дипломату-самоучке я искренне советую заткнуть уши и наконец-то раскрыть глаза, молчаливый папа, который ничего не доказывает на словах, в вашей истории выглядит выигрышней всего остального родственного серпентария.
Он разговаривал со мной, как со взрослой, с моих трёх лет, всегда учитывал моё мнение даже в вопросах покупки машины и квартиры, водил на аттракционы и покупал то, что запрещала мама. А ещё мы вместе читали журнал «За рулём», вели полуночные разговоры на кухне обо всём на свете, и если вдруг папа отводил меня в детский сад, то я могла одеться, как хочу, и встать не на два часа раньше положенного (потому что меньше времени на мою причёску у мамы тратить не получалось, а папа имел удивительную способность сделать, пусть и кривоватый, но приличный хвостик за минуту). А ещё папа придерживался мнения «не хочешь — не ешь» и не грозился надеть мне на уши тарелку каши или ненавистный суп.
Мама же упорно считала, что ребёнок должен быть идеальным. Неудобные, но красивые платья, несколько месяцев неповторяющихся причёсок ценой моего утреннего сна, дублёнка в три года (до сих пор не понимаю — зачем, но прекрасно помню, как я истерила на тему неудобства и веса этого кошмара), ранние подъёмы в садик (мама не работала и прекрасно могла посидеть со мной дома) и попытки впихнуть в меня еду с утра пораньше. А ещё шантаж «никаких книг, пока не погуляешь», психозы на тему моей природной неуклюжести и, конечно же, попытки убедить меня, что папе я не нужна и он обо мне совсем не заботится, поэтому любить надо маму.
Вот только даже в три года я верила не словам, а делам. Почти двадцать лет спустя ничего не поменялось. Поэтому неопределившемуся дипломату-самоучке я искренне советую заткнуть уши и наконец-то раскрыть глаза, молчаливый папа, который ничего не доказывает на словах, в вашей истории выглядит выигрышней всего остального родственного серпентария.
11 комментариев