Искру туши до пожара, беду отводи до удара!

Меня, взрослого человека, задолбало активно культивируемое мнение о том, что у детей не бывает проблем с психикой, а если они есть — то это всё закидоны от скуки или недостатка внимания, или злого интырнета.

Мои родители были именно такими, и нет, я не резала вены от неразделённой любви и не рвалась прыгать с крыши от того, что не пустили на дискотеку. Сколько себя помню, не умела — нет, не могла общаться с незнакомыми людьми, причём это была не банальная стеснительность, а именно страх на грани паники. Просьба учительницы начальных классов отнести книгу в библиотеку без сопровождения вызывала ужас и слёзы, после чего со мной всё-таки отправляли «сопровождающего». Родители пытались с этим бороться довольно амбициозными способами — тумаками и криками: «Ты что, ссышь что ли, идиотка?» — в людных местах. Как и полагается, моё неумение контактировать со сверстниками привело к травле, на которую все тоже прикрыли глаза — «Сама виновата, учись общаться».

Продолжалось это до средних классов, когда я, не «переросшая детские закидоны» и по-прежнему паникующая от мысли о том, чтобы сходить на почту или в магазин одной, начала понимать, что что-то тут не так, и как-то невзначай решила завести разговор об обращении за помощью. Тут началось… нечто. Фразы о том, что это всё подростковая чушь и не может у меня быть никаких проблем в таком возрасте, приправленные радостным гоготом и фразами о том, что надо было лупить почаще.

Самое интересное произошло, когда в старших классах я по воле случая всё-таки попала к квалифицированному психологу и получила характеристику личности с пометкой о повышенной тревожности и депрессивных чертах с рекомендацией обратиться к психиатру. Ситуация тут же развернулась на все сто восемьдесят, и маменька с папенькой, до этого увещевавшие о подростковой чуши, начали бегать по всем возможным врачам с рассказами о том, что «доченька безнадежно больна и ей нужна срочная помощь». Попутно вздыхали в трубку в разговорах с родственниками о том, как тяжело растить «психического ребёнка».

На приёмах у врача ими добавлялись такие красочные и несуществующие детали, что я аж поразилась тому, какие именитые сказочники могли бы быть у меня в роду — внезапно я узнавала, что и голоса слышу, и в туалет под себя хожу, и считать в свои -надцать лет почти что не умею. Недомытая посуда трактовалась как ухудшение состояния и сопровождалась звонками знакомому врачу, а несогласие по любому поводу — от причёски до планов на поступление в институт — как бред и показание к срочной-срочной-срочной госпитализации.

Сейчас, будучи взрослым человеком, я сменила врача, подобрала терапию и живу практически без тревожности. Но отголоски остались, ибо я, проведшая первые 18 лет своей жизни без нормального человеческого общения, просто… не умею общаться. Иногда я просто не знаю, что можно и что нельзя говорить в определённых ситуациях, и часто теряюсь или говорю вещи невпопад.

Этого всего можно было бы легко избежать, если бы при первых жалобах меня отвели к специалисту, а не развели шарманку о «подростковых закидонах от скуки». А те, кто доказывают себе и другим, что «не может там быть ничего серьёзного», но при этом «переобуваются в воздухе», когда выясняется, что всё-таки может — задолбали.