Проверь мой ошейник на крепость

Здравствуйте. Я злой. Очень злой. Ещё псих контуженный. Причём реально контуженный и псих — могу справку показать. А задолбало меня странное обстоятельство: всё то, что я выше написал, прекрасно, прямо-таки спинным мозгом чуют чиновники с синдромом вахтёра, полуночная гопота, сосед-дебошир, ушлые впариватели фигни, наглые торговцы, вокзальные цыганки, жадные гайцы, недобросовестные партнёры и прочие мерзавцы, что могли бы довести меня до срыва крыши не на пустом месте. Все успешно секут фишку и сдают назад до того, как из адекватного, чуть сонного тюфяка я превращусь в конченого отморозка без тормозов. А обычные окружающие меня случайные люди как будто отчаянно жаждут это увидеть.

Дорогая Нерезиновая. Товарищ проездом из аэропорта в аэропорт, люфт на пересадку шесть часов. У меня срочных дел не обнаружилось. А что бы и не встретиться, посмотреть, кто кем стал…

Вышли из аэроэкспресса. Дамочка, уважаемая! Я понимаю, что дверь открыта удобно. Мне её и пальцами поймать на отлёте не слабо. Но зачем же так вперёд рваться по ногам чемоданом? Пропустили бы мы вас, и дверь бы придержали, только плечом или хотя бы ладонью сподручней было бы. Да ладно, ерунда — женщины…

Переход — зебра со светофором. На зелёном человечке две секунды обратного отсчёта. Остановились. В спину стукнулся господин сильноспешащий, обругал, обогнул. Побежал на красный. Успел. Ну да бес с ним, с идиотом. Машины прямо поехали. У красного человечка ещё шестьдесят секунд. Но прямо машины уже не едут, потому что слева стрелка зелёная сейчас будет. Граждане, вам так принципиально между нами стоящими пропихнуться, чтобы успеть за этот жёлтый на проезжую часть? А вы, сударыня с тележкой с той стороны дороги, вам тоже именно тут надо на бордюр карабкаться? Мы ж уже вроде и в сторонку сдвинулись, чтоб вам, баранам, не мешать… Кто успел — перебежал, кто не совсем успел — меж машинами пролавировал. Жертв и пострадавших нет, как говорится. Машины наконец нормально поехали, вот только тоже не все успели, уже и зелёного человечка ноль пять, а они всё просачиваются… Медленно так, аккуратно. Видимо, чтоб огибать их замысловатыми траекториями было удобней.

И вот тут мой товарищ, что в городе всего-то восемь минут, и из тех полторы на светофоре простояли, и города-то было всего-то вдоль площади метров пятьдесят, с такой неподдельной искренностью характеризует точно и непечатно и дорогую столицу, и её драгоценное население, будто лет -надцать тут с этим всем прожил.

Согласился. И тоже со всей искренностью.

Метро. Барышня, дражайшая, да не ломитесь вы так к свободному месту! У нас с вами не конкурс со стульями, которых на всех не хватает, нас на этой станции только трое в вагон-то и зашло.

Милейший, я не поручень и не барышня. Не надо за меня хвататься. И за моего друга тоже не надо. Даже если (и тем более если) у вас с координацией с утра уже тяжело. Не дам пасть низко на пол. Мне не в падлу, но противно. Впрочем, всё фигня, кроме смерти. А смерть — тоже фигня.

Двери. Да поймаю я её, поймаю. И так тоже поймаю. Сам порой грешен — задумаюсь, не обернусь… Да держу я её, держу, милочка, хотя, честно, очень обязали бы, если б упаковыванием книжечки в сумочку занялись бы либо до того, как к двери подошли, либо после, а то мы бы с товарищем уже бы дальше пошли. Одно мешает — если я дверку сейчас отпущу, она вам точно в центр шапочки на вашей так удобно наклонённой головке прилетит. Наверное, это нам всем удовольствия не доставит, хотя… Нет, не стоит оно того всё же.

Кафе. Да, волшебная моя, да! Два не мелких мужика. Да, закуска. По пирожку и чай. Да, и даже без пива. Знаете у некоторых людей есть крепко выработавшаяся привычка никогда не пить не только в общественных местах, а вообще, если впоследствии до полного протрезвления теоретически возможен контакт с людьми. Особенно с чужими. Хотя это всё не ваше дело, и от суммы заказа у вас чаевые зависят, но не надо писать свои мысли на лице такими крупными буквами. Да, и меню вот так вот прямо из рук забирать. Даже если вам «и это всё» сказали. Впрочем, чай заказанному соответствовал, и по времени мы с ним аккурат до нашего следующего аэропоезда уложились. С учётом времени дойти до вокзала. Вот только…

Барышня! Бриллиантовая вы моя, ну зачем же вы для остановки своей машинки лаковой выбрали то единственное место, где тротуар к проезжей части сворачивает и газончик с заборчиком отсутствуют? Как нам теперь эту улочку перейти? Через вашу машинку с упором о крышу перекатиться? А знаете, не вопрос вообще ни разу. Будь вы пола подходящего, именно так бы и сделал. И крышу бы вмял, и ещё бы кое-что рихтанул с фасаду. И времени оно б много не заняло. И размялся б с удовольствием. Только вот… В общем, обойти и правда проще, чем объяснить вашей голубоглазой светлости, почему стоило бы сменить место парковки. Выдыхай, бобёр, выдыхай.

Регистрация. Люди, да что ж вы ломитесь-то, как за бесплатными бананами, которых пол-ящика осталось, и на всех не хватит?

— Ты обратно так же?

— Наверное, всё же прямым.

— Понимаю. Быстрее будет и проще.

И правда ведь. Понимаю. И сам бы прямой выбрал. И быстрее, и проще…

Обнялись.

Господи! Милсударыня, если вам везде гомосеки мерещатся, то не могли бы шипеть своему благоверному как-то потише? Я, конечно, понимаю, что мы вам и в свои скоро-под-сорок развращённой молодёжью кажемся, и что не объяснить мне вам никогда, наверное, что бывает так: свяжет судьба на полгода, а потом за тринадцать лет будут три звонка да полтора имейла, что женился, что сын и что дочка, да что сестре одного общего знакомого деньги на операцию нужны. А больше что? Жив — и славно. Жена и дочка. Работа. Жена и сын. Работа. Да алярм передать. А больше-то чего? А ничего. Просто раз позволила оказия в перелёте с одного края необъятной на другой через столицу, то можно и проводить товарища от аэропорта до аэропорта. И обняться. Пусть даже и как гомосеки те самые.

— Оно ведь фигня — война, главное — манёвры.

— Будь.

— Буду.

Электричка. До родного леса.

Господин хороший, какой, простите, костоправ вам так руки-ноги повывернул, что вы в полной электричке меньше чем на двух сидениях не помещаетесь? На одном уместились? И славненько.

Барышня, давайте я вам сумку на полочку положу, вот эту, клетчато-пропиленовую, а то с ваших хрупких колен она уже не первый раз на мои не хрупкие переваливается. А у вас в ней что-то угловатое и жёсткое лежит. Неприятно оно, знаете. Не волнуйтесь: и наверх засуну, и потом достану.

О, соседушка с двух сидений, что ж ты ломишься через турникет за мной бесплатно, да ещё и пихаешься при этом? Знаешь, если уж на полную поездку жизнь деньгами обделила, то можно взять билет «на выход» по цене проезда от ближайшей бескассовой станции. Вот солидная дама, чьи ноги всё норовили угнездиться на моих, именно так и делает. Очень громко.

Дарагой, генацвале, ты-то чего мою ласточку своей подпёр? Сам тут стоишь? Отъезжаешь уже? Ну, отъезжай, отъезжай, я домой хочу.

В супермаркет только заехать надо. Выполнить священный долг по притаскиванию в пещеру священных туш мамонта и разной сопутствующей мелочи.

И знаешь, мужик, когда вы со своей хабалкой всунулись с разбегу вперёд меня со своей тележкой… День не задался всё-таки у тебя. Не у меня. Я ведь и правда псих контуженный. Очень злой. И краёв не разбираю. И даже охранник магазина меня понял. И наряд, обматерённый твоей дражайшей. Они тоже меня поняли. Уговорили. Они почему-то всегда понимают, что да, очень злой. Псих. И контуженный. На самом деле…

Только всё равно пакостно, как с похмелья.

Люди, драгоценные вы мои овечки! Я понимаю: никто из вас действительно не сделал «ничего такого», все вы жили и вели себя как обычно. Только я ведь где-то рядом. Может, не стоит проверять так часто, насколько крепко на мне сидит мой собственный строгий ошейник?