Рождённая дважды

«А потом мы затвердеваем, как замазка на морозе, и что-то вылепить уже просто невозможно», — пишет автор.

Так вот, ещё как возможно, если хотеть. Предупреждаю: дальше сначала порция нытья, потом белое пальто.

Я как раз тот человек, которого мать приучила к беспомощности. Обесценивая его достижения и придавая преувеличенное значение промахам. Пугая сначала переводом в школу, которую мать по одной ей известной причине считала школой для дебилов, и я вслед за ней, естественно, тоже, а потом — тем, что я пойду на рынок торговать рыбой, ведь это всё, что у меня получится. Это за четвёрки.

Но речь шла не только об учёбе — она регулярно прохаживалась и по моей внешности, живописуя мою якобы скорбную морду, неуклюжую походку, ругая за казавшийся ей лишним вес. На самом деле лишним он не был, у меня просто не тот типаж, что у неё, я крупнее, и, о ужас, у меня нет и не будет идеально плоского живота. Вот именно это раздражало её больше всего, и она ограничивала моё питание.

Я ходила бледная, у меня кружилась голова, но она не связывала это с банальным недоеданием. И я не связывала — я старательно сдерживала аппетит, стремясь угодить матери, чьё мнение я до двадцати (!) лет вообще не смела подвергать сомнениям. Довести меня до слёз, а потом глумиться над тем, как ужасно я выгляжу, когда плачу — неплохо, а?

Как можно уже предположить, с социальными контактами у меня был полный швах. От одноклассников мать меня изолировала, так сказать, идеологически: мол, они все тупые, комиксы читают, в игры играют, это дурные занятия, они отупляют, давай учись. Думаю, вполне очевидно, как относились к девочке, которая училась-то очень хорошо — способностями меня природа не обделила, говорю без ложной скромности, но неприкрыто считала одноклассников тупыми. Я не понимала, почему меня сторонятся и за что презирают, но уверенность в собственной ущербности становилась только крепче, так что налаживать контакты вне школы я просто боялась.

Исправлять всё это мне пришлось уже в двадцать с лишним лет. После встречи с теперь уже мужем, а на тот момент знакомым, который каким-то чудом разглядел под слоями страха, агрессии, как способа защиты, и той самой беспомощности меня настоящую. Привёл в компанию, состоявшую из людей, на которых мне уже много лет хотелось быть похожей — весёлых, умных, неформально мыслящих и выглядящих циников. Самое главное — свободных. Да, я понимала, что со мной что-то не так, но не понимала, что именно. Чувствовала весь этот груз на себе, но не знала, как от него избавиться. Знакомство с той компанией стало лучшим стимулом: мне чётко дали понять, что примут меня в неё, только если я изменюсь.

Потому что общаться с тем, что вырастила мать, было невозможно. Я в каждом слове, в каждом взгляде видела попытку меня унизить, ведь это делали всю мою жизнь. Я не пыталась ничего начинать, ведь зачем, если всё равно смешают с грязью? Я кидалась на людей прежде, чем они кинутся на меня — этого никто не собирался делать, но я была убеждена, что собирался. Мне постоянно казалось, что меня обсуждают и осуждают за спиной — этого, опять же, никто не делал, а делали абсолютно открыто, но мать годами старательно внушала мне, что никто, кроме неё, не скажет мне в глаза правды о моих недостатках и не поможет мне их исправить.

Но вот нюанс: то, что пыталась «исправить» во мне эта женщина, не было недостатками. Это было просто моей внешностью и моим характером, точнее, теми чертами того и другого, которые не нравились ей. Тогда как людям из той компании было пофиг, насколько плотно я сжимаю губы и насколько широко шагаю, а самостоятельность, которую мать упорно пыталась во мне подавить, они ценили и ценят превыше всего. Чтобы общаться с ними, от меня требовалось разобраться со своими тараканами.

И я разобралась.

Да, не сразу. Даже необходимость работы с психологом я признала только через несколько лет, когда муж уже был мужем. Пошла к нему в 24 года. Ещё несколько лет заняла сама работа, причём не только с психологом, но и психиатра навестить пришлось. Слёз я за это время пролила столько, что на океан хватит. Шишек набила несусветное количество. На меня орали, меня посылали, от меня прятались, когда я вела себя неадекватно. Когда адекватно — спокойно, доброжелательно общались, хоть и не подпускали близко. Но чего не делали ни разу — не говорили мне: «У тебя не получится, ты уже затвердела, теперь можешь только сидеть в углу и скулить».

Потому что это неправда. Потому что если человек ХОЧЕТ измениться — он изменится. Я хотела.

Другой вопрос, что это было очень и очень непросто. Приобретать элементарные социальные навыки в 25 лет — удовольствие, мягко говоря, ниже среднего. Как и вытаскивать себя из тяжёлой депрессии, когда порой даже на другой бок перевернуться мотивации не хватает, а после избавляться от действительно лишних 40 кг, которые я наела в яростной погоне за эндорфинами. Всё это требует усилий. Именно данный факт, и только он, и останавливает тех, кто предпочитает ныть, но не пытаться что-то изменить.

И я могла бы, как та собака из эксперимента, сидеть и скулить, не будучи в силах перепрыгнуть через низенькую загородку. Но не стала. Потому что у меня, в отличие от собаки, есть не только рефлексы, но и разум, который в итоге и возобладал.

Сейчас мне 27. Я выгляжу и чувствую себя лучше, чем когда бы то ни было. Мне нравится ухаживать за собой и изучать новое. У меня есть муж, ребёнок, обожаемое хобби, работа и профессиональное развитие, пусть и с опозданием, и замечательные друзья. Те самые, которые много лет пинали меня, не позволяя спокойно сидеть в углу и выть, и орали на меня, когда я давала волю желанию кидаться на любого прохожего. Нормальному для запуганной собаки, но ненормальному для человека, способного мыслить.

Эти люди и есть мои настоящие друзья, именно потому, что они заставляли меня развиваться, а не голосили вместе со мной о том, какая я несчастная и как мне теперь уже только в углу и сидеть. Те, кто так делал, а такие были, не желали мне добра на самом деле. Вот именно они как раз и желали самоутвердиться за мой счёт, порадовавшись внутренне, что у них не всё так плохо, как у меня.

Но понимаю я это только теперь.